История третья

Всяческая суета

Глава четвертая

Однако завтра с самого утра мне пришлось заняться своими прямыми обязанностями. «Алдан» был починен и готов к бою, и, когда я пришел после завтрака в электронный зал, у дверей уже собралась небольшая очередь дублей с листками предлагаемых задач. Я начал с того, что мстительно прогнал дубля Кристобаля Хунты, написав на его листке, что не могу разобрать почерк. (Почерк у Кристобаля Хозевича был действительно неудобочитаем; Хунта писал по-русски готическими буквами.) Дубль Федора Симеоновича принес программу, составленную лично Федором Симеоновичем. Это была первая программа, которую составил сам Федор Симеонович без всяких советов, подсказок и указаний с моей стороны. Я внимательно просмотрел программу и с удовольствием убедился, что составлена она грамотно, экономно и не без остроумия. Я исправил некоторые незначительные ошибки и передал программу своим девочкам. Потом я заметил, что в очереди томится бледный и напуганный бухгалтер рыбозавода. Ему было страшно и неуютно, и я сразу принял его.

– Да неудобно как-то, — бормотал он, опасливо косясь на дублей.

– Вот ведь товарищи ждут, раньше меня пришли…

– Ничего, это не товарищи, — успокоил я его.

– Ну граждане…

– И не граждане.

Бухгалтер совсем побелел и, склонившись ко мне, проговорил прерывающимся шепотом:

– То-то же я смотрю — не мигают оне… А вот этот в синем — он, по-моему, и не дышит…

Я уже отпустил половину очереди, когда позвонил Роман.

– Саша?

– Да.

– А попугая-то нет.

– Как так нет?

– А вот так.

– Уборщица выбросила?

– Спрашивал. Не только не выбрасывала, но и не видела.

– Может быть, домовые хамят?

– Это в лаборатории-то директора? Вряд ли.

– Н-да, — сказал я. — А может быть, сам Янус?

– Янус еще не приходил. И вообще, кажется, не вернулся из Москвы.

– Так как же это все понимать? — спросил я.

– Не знаю. Посмотрим.

Мы помолчали.

– Ты меня позовешь? — спросил я. — Если что-нибудь интересное…

– Ну конечно. Обязательно. Пока, дружище.

Я заставил себя не думать об этом попугае, до которого мне в конце концов не было никакого дела. Я отпустил всех дублей, проверил все программы и занялся гнусной задачкой, которая уже давно висела на мне. Эту задачу дали мне абсолютники. Сначала я им сказал, что она не имеет ни смысла, ни решения, как и большинство их задач. Но потом посоветовался с Хунтой, который в таких вещах разбирался очень тонко, и он мне дал несколько обнадеживающих советов. Я много раз обращался к этой задаче и снова ее откладывал, а вот сегодня добил-таки. Получилось очень изящно. Как раз когда я кончил и, блаженствуя, откинулся на спинку стула, оглядывая решение издали, пришел темный от злости Хунта. Глядя мне в ноги, голосом сухим и неприятным он осведомился, с каких это пор я перестал разбирать его почерк. Это чрезвычайно напоминает ему саботаж, сообщил он.

Я с умилением смотрел на него.

– Кристобаль Хозевич, — сказал я. — Я ее все-таки решил. Вы были совершенно правы. Пространство заклинаний действительно можно свернуть по любым четырем переменным.

Он поднял, наконец, глаза и посмотрел на меня. Наверное, у меня был очень счастливый вид, потому что он смягчился и проворчал:

– Позвольте посмотреть.

Я отдал ему листки, он сел рядом со мною, и мы вместе разобрали задачу с начала и до конца и с наслаждением просмаковали два изящнейших преобразования, одно из которых подсказал мне он, а другое нашел я сам.

– У нас с вами неплохие головы, Алехандро, — сказал, наконец, Хунта. — В нас есть артистичность мышления. Как вы находите?

– По-моему, мы молодцы, — сказал я искренне.

– Я тоже так думаю, — сказал он. — Это мы опубликуем. Это никому не стыдно опубликовать. Это не галоши-автостопы и не брюки-невидимки.

Мы пришли в отличное настроение и начали разбирать новую задачу Хунты, и очень скоро он сказал, что и раньше иногда считал себя побрекито, а в том, что я математически невежествен, убедился при первой же встрече. Я с ним горячо согласился и высказал предположение, что ему, пожалуй, пора уже на пенсию, а меня надо в три шеи гнать из института грузить лес, потому что ни на что другое я не годен. Он возразил мне. Он сказал, что ни о какой пенсии не может быть и речи, что его надлежит пустить на удобрения, а меня на километр не подпускать к лесоразработке, где определенный интеллектуальный уровень все-таки необходим, а назначить учеником младшего черпальщика в ассенизационном обозе при холерных бараках. Мы сидели, подперев головы, и предавались самоуничижению, когда в зал заглянул Федор Симеонович. Насколько я понял, ему не терпелось узнать мое мнение о составленной им программе.

– Программа! — желчно усмехнувшись, произнес Хунта. — Я не видел твоей программы, Теодор, но я уверен, что она гениальна по сравнению с этим… — Он с отвращением подал двумя пальцами Федору Симеоновичу листок со своей задачей. — Полюбуйся, вот образец убожества и ничтожества.

– Г-голубчики, — сказал Федор Симеонович озадаченно, разобравшись в почерках. — Это же п-проблема Бен Б-бецалеля. К-калиостро же доказал, что она н-не имеет р-решения.

– Мы сами знаем, что она не имеет решения, — сказал Хунта, немедленно ощетиниваясь. — Мы хотим знать, как ее решать.

– К-как-то ты странно рассуждаешь, К-кристо… К-как же искать решение, к-когда его нет? Б-бессмыслица какая-то…

– Извини, Теодор, но это ты очень странно рассуждаешь. Бессмыслица — искать решение, если оно и так есть. Речь идет о том, как поступать с задачей, которая решения не имеет. Это глубоко принципиальный вопрос, который, как я вижу, тебе, прикладнику, к сожалению, не доступен. По-видимому, я напрасно начал с тобой беседовать на эту тему.

Тон Кристобаля Хозевича был необычайно оскорбителен, и Федор Симеонович рассердился.

– В-вот что, г-голубчик, — сказал он. — Я не-не могу дискутировать с т-тобой в этом тоне п-при молодом человеке. Т-ты меня удивляешь. Это н-неп-педагогично. Если тебе угодно п-продолжать, изволь выйти со мной в к-коридор.

– Изволь, — отвечал Хунта, распрямляясь как пружина и судорожно хватая у бедра несуществующий эфес.

Они церемонно вышли, гордо задрав головы и не глядя друг на друга. Девочки захихикали. Я тоже не особенно испугался. Я сел, обхватив руками голову, над оставленным листком и некоторое время краем уха слушал, как в коридоре могуче рокочет бас Федора Симеоновича, прорезаемый сухими гневными вскриками Кристобаля Хозевича. Потом Федор Симеонович взревел: «Извольте пройти в мой кабинет!» — «Извольте!» — проскрежетал Хунта. Они уже были на «вы». И голоса удалились. «Дуэль! Дуэль!» — защебетали девочки. О Хунте ходила лихая слава бретера и забияки. Говорили, что он приводит противника в свою лабораторию, предлагает на выбор рапиры, шпаги или алебарды, а затем принимается а-ля Жан Маре скакать по столам и опрокидывать шкафы. Но за Федора Симеоновича можно было быть спокойным. Было ясно, что в кабинете они в течение получаса будут мрачно молчать через стол, потом Федор Симеонович тяжело вздохнет, откроет погребец и наполнит две рюмки эликсиром Блаженства. Хунта пошевелит ноздрями, закрутит ус и выпьет. Федор Симеонович незамедлительно наполнит рюмки вновь и крикнет в лабораторию: «Свежих огурчиков!»

В это время позвонил Роман и странным голосом сказал, чтобы я немедленно поднялся к нему. Я побежал наверх.

В лаборатории были Роман, Витька и Эдик. Кроме того, в лаборатории был зеленый попугай. Живой. Он сидел, как и вчера, на коромысле весов, рассматривал всех по очереди то одним, то другим глазом, копался клювом в перьях и чувствовал себя, по-видимому, превосходно. Ученые, в отличие от него, выглядели неважно. Роман, понурившись, стоял над попугаем и время от времени судорожно вздыхал. Бледный Эдик осторожно массировал себе виски с мучительным выражением на лице, словно его глодала мигрень. А Витька, верхом на стуле, раскачивался как мальчик, играющий в лошадки, и неразборчиво бормотал, лихорадочно тараща глаза.

– Тот самый? — спросил я вполголоса.

– Тот самый, — сказал Роман.

– Фотон? — Я тоже почувствовал себя неважно.

– Фотон.

– И номер совпадает?

Роман не ответил. Эдик сказал болезненным голосом:

– Если бы мы знали, сколько у попугаев перьев в хвосте, мы могли бы их пересчитать и учесть то перо, которое было потеряно позавчера.

– Хотите, я за Бремом сбегаю? — предложил я.

– Где покойник? — спросил Роман. — Вот с чего нужно начинать! Слушайте, детективы, где труп?

– Тр-руп! — рявкнул попугай. — Цер-ремония! Тр-руп за бор-рт! Р-рубидий!

– Черт знает, что он говорит, — сказал Роман с сердцем.

– Труп за борт — это типично пиратское выражение, — пояснил Эдик.

– А рубидий?

– Р-рубидий! Резер-рв! Огр-ромен! — сказал попугай.

– Резервы рубидия огромны, — перевел Эдик. — Интересно, где?

Я наклонился и стал разглядывать колечко.

– А может быть, это все-таки не тот?

– А где тот? — спросил Роман.

– Ну, это другой вопрос, — сказал я. — Давай сначала решим вопрос: тот или не тот?

– По-моему, тот, — сказал Эдик.

– А по-моему, не тот, — сказал я. — Вот здесь на колечке царапина, где тройка…

– Тр-ройка! — произнес попугай. — Тр-ройка!

Витька вдруг встрепенулся.

– Есть идея, — сказал он.

– Какая?

– Ассоциативный допрос.

– Как это?

– Погодите. Сядьте все, молчите и не мешайте. Роман, у тебя есть магнитофон?

– Есть диктофон.

– Давай сюда. Только все молчите. Я его сейчас расколю, прохвоста. Он у меня все скажет.

Витька подтащил стул, сел с диктофоном в руке напротив попугая, нахохлился, посмотрел на попугая одним глазом и гаркнул:

– Р-рубидий!

Попугай вздрогнул и чуть не свалился с весов. Помахав крыльями, чтобы восстановить равновесие, он отозвался:

– Р-резерв! Кр-ратер Р-ричи!

Мы переглянулись.

– Р-резерв! — гаркнул Витька.

– Огр-ромен! Гр-руды! Гр-руды! Р-ричи пр-рав! Р-ричи пр-рав! Р-роботы! — Роботы!

– Роботы!

– Кр-рах! Гор-рят! Атмосфер-ра гор-рит! Пр-рочь! Др-рамба, пр-рочь!

– Драмба!

– Р-рубидий! Р-резерв!

– Рубидий!

– Р-резерв! Кр-ратер Р-ричи!

– Замыкание, — сказал Роман. — Круг.

– Погоди, погоди, — бормотал Витька. — Сейчас…

– Попробуй что нибудь из другой области, — посоветовал Эдик.

– Янус! — сказал Витька.

Попугай открыл клюв и чихнул.

– Я-нус, — повторил Витька строго.

Попугай задумчиво смотрел в окно.

– Буквы «р» нет, — сказал я.

– Пожалуй, — сказал Витька. — А ну-ка… Невстр-руев!

– Пер-рехожу на пр-рием! — сказал попугай. — Чар-родей! Чар-родей! Говор-рит Кр-рыло, говор-рит Кр-рыло!

– Это не пиратский попугай, — сказал Эдик.

– Спроси его про труп, — попросил я.

– Труп, — неохотно сказал Витька.

– Цер-ремония погр-ребения! Вр-ремя огр-раничено! Р-речь! Р-речь! Тр-репотня! Р-работать! Р-работать!

– Любопытные у него были хозяева, — сказал Роман. — Что же нам делать?

– Витя, — сказал Эдик. — У него, по-моему, космическая терминология. Попробуй что-нибудь простое, обыденное.

– Водородная бомба, — сказал Витька.

Попугай наклонил голову и почистил лапкой клюв.

– Паровоз! — сказал Витька.

Попугай промолчал.

– Да, не получается, — сказал Роман.

– Вот дьявол, — сказал Витька. — Ничего не могу придумать обыденного с буквой «р». Стул, стол, потолок… Диван… О! Тр-ранслятор!

Попугай поглядел на Витьку одним глазом.

– Кор-рнеев, пр-рошу!

– Что? — спросил Витька.

Впервые в жизни я видел, что Витька растерялся.

– Кор-рнеев гр-руб! Гр-руб! Пр-рекрасный р-работник! Дур-рак р-редкий! Пр-релесть!

Мы захихикали. Витька посмотрел на нас и мстительно сказал:

– Ойр-ра-Ойр-ра!

– Стар-р, стар-р! — с готовностью откликнулся попугай. — Р-рад! Дор-рвался!

– Это что-то не то, — сказал Роман.

– Почему же не то? — сказал Витька. — Очень даже то… Пр-ривалов!

– Пр-ростодушный пр-роект! Пр-римитив! Тр-рудяга!

– Ребята, он нас всех знает, — сказал Эдик.

– Р-ребята, — отозвался попугай. — Зер-рнышко пер-рцу! Зер-ро! Зер-ро! Гр-равитация!

– Амперян, — торопливо сказал Витька.

– Кр-рематорий! Безвр-ременно обор-рвалась! — сказал попугай, подумал и добавил: — Ампер-метр!

– Бессвязица какая-то, — сказал Эдик.

– Бессвязиц не бывает, — задумчиво сказал Роман.

Витька, щелкнув замочком, открыл диктофон.

– Лента кончилась, — сказал он. — Жаль.

– Знаете что, — сказал я, — по-моему, проще всего спросить у Януса. Что это за попугай, откуда он и вообще…

– А кто будет спрашивать? — осведомился Роман.

Никто не вызвался. Витька предложил прослушать запись, и мы согласились. Все это звучало очень странно. При первых же словах из диктофона попугай перелетел на плечо Витьки и стал с видимым интересом слушать, вставляя иногда реплики вроде: «Др-рамба игнор-рирует ур-ран», «Пр-равильно» и «Кор-рнеев гр-руб». Когда запись кончилась, Эдик сказал:

– В принципе можно было бы составить лексический словарь и проанализировать его на машине. Но кое-что ясно и так. Во-первых, он всех нас знает. Это уже удивительно. Это значит, что он много раз слышал наши имена. Во-вторых, он знает про роботов. И про рубидий. Кстати, где употребляется рубидий?

– У нас в институте, — сказал Роман, — он, во всяком случае, нигде не употребляется.

– Это что-то вроде натрия, — сказал Корнеев.

– Рубидий — ладно, — сказал я. — Откуда он знает про лунные кратеры?

– Почему именно про лунные?

– А разве на земле горы называют кратерами?

– Ну, во-первых, есть кратер Аризона, а во-вторых, кратер — это не гора, а, скорее, дыра.

– Дыр-ра вр-ремени, — сообщил попугай.

– У него любопытнейшая терминология, — сказал Эдик. — Я никак не могу назвать ее общеупотребительной.

– Да, — согласился Витька. — Если попугай все время находится при Янусе, то Янус занимается странными делами.

– Стр-раный ор-рбитальный пер-реход, — сказал попугай.

– Янус не занимается космосом, — сказал Роман. — Я бы знал.

– Может быть, раньше занимался?

– И раньше не занимался.

– Роботы какие-то, — с тоской сказал Витька. — Кратеры… При чем здесь кратеры?

– Может быть, Янус читает фантастику? — предположил я.

– Вслух? Попугаю?

– Н-да…

– Венера, — сказал Витька, обращаясь к попугаю.

– Р-роковая стр-расть, — сказал попугай. Он задумался и пояснил: — Р-разбился. Зр-ря.

Роман поднялся и стал ходить по лаборатории. Эдик лег щекой на стул и закрыл глаза.

– А как он здесь появился? — сказал я.

– Как вчера, — сказал Роман. — Из лаборатории Януса.

– Вы это сами видели?

– Угу.

– Я одного не понимаю, — сказал я. — Он умирал или не умирал?

– А мы откуда знаем? — сказал Роман. — Я не ветеринар. А Витька не орнитолог. И вообще это, может быть, не попугай.

– А что?

– А я откуда знаю?

– Это, может быть, сложная наведенная галлюцинация, — сказал Эдик, не открывая глаз.

– Кем наведенная?

– Вот об этом я сейчас и думаю, — сказал Эдик.

Я надавил пальцем на глаз и посмотрел на попугая. Попугай раздвоился.

– Он раздваивается, — сказал я. — Это не галлюцинация.

– Я сказал: сложная галлюцинация, — напомнил Эдик.

Я надавил на оба глаза. Я временно ослеп.

– Вот что, — сказал Корнеев. — Я заявляю, что мы имеем дело с нарушением причинно-следственного закона. Поэтому выход один — все это галлюцинация, а нам нужно встать, построиться и с песнями идти к психиатру. Становись!

– Не пойду, — сказал Эдик. — У меня есть еще одна идея.

– Какая?

– Не скажу.

– Почему?

– Побьете.

– Мы тебя и так побьем.

– Бейте.

– Нет у тебя никакой идеи, — сказал Витька. — Это все тебе кажется. Айда к психиатру.

Дверь скрипнула, и в лабораторию из коридора вошел Янус Полуэктович.

– Так, — сказал он. — Здравствуйте.

Мы встали. Он обошел нас и по очереди пожал каждому руку.

– Фотончик, — сказал он, увидя попугая. — Он вам не мешает, Роман Петрович?

– Мешает? — сказал Роман. — Мне? Почему он мешает? Он не мешает. Наоборот…

– Ну, все-таки каждый день… — Начал Янус Полуэктович и вдруг осекся. — О чем это мы с вами вчера беседовали? — спросил он, потирая лоб.

– Вчера вы были в Москве, — сказал Роман с покорностью в голосе.

– Ах… Да-да. Ну хорошо. Фотончик! Иди сюда!

Попугай, вспорхнув, сел Янусу на плечо и сказал ему на ухо:

– Пр-росо, пр-росо! Сахар-рок!

Янус Полуэктович нежно заулыбался и ушел в свою лабораторию. Мы обалдело посмотрели друг на друга.

– Пошли отсюда, — сказал Роман.

– К психиатру! К психиатру! — зловеще бормотал Корнеев, пока мы шли по коридору к нему на диван. — В кратер Ричи. Др-рамба! Сахар-рок!